W.H. Auden: «In Praise Of Limestone»

из Уистана Хью Одена

во славу известняка

И если он образует пейзаж, по которому мы, нестойкие,
    Постоянно тоскуем, то это скорее затем, что
Растворяем в воде. Приметь округлённые склоны
    С верховым ароматом тимьяна, и ниже —
Тайны скрытых пещер и протоков; расслышь ключи,
    Что журчат отовсюду, смеясь,
Наполняя себе озёра для рыбы, врезая
    Небольшие ущелья с обрывами для развлечения
Мотыльков или ящериц; да, изучи этот край
    Расстояний недолгих и замкнутых мест —
Что быть может подобнее Матери, приличнее фоном
    Её сыну игривому — лежит, привалившись
К прогретой солнцем скале, не сомневаясь,
    Что любим — несмотря на проступки; деянья его — лишь
Продолжения чар? От размытого сброса
    До храма на вершине холма, от проступающих вод и до
Полноправных колодцев, от зарослей к винограднику —
    Прихотливый и дерзостный путь, но по силам
Даже детским стремлениям быть заметнее братьев —
    Пусть дразниться, ласкаться — но быть.

Так следи за ватагой соперников — тех, что по двое, по трое
    Вверх и вниз продвигаются между домами, порой
Взявшись за руки — но никогда, слава Господу, маршем; или,
    Примостившись в тени на площади в полдень, ведут
Многословные речи, настолько друг с другом знакомы,
    Что не ждут разглашения неких секретов; таким
Не постичь божества, чьи гневные вспышки — в высотах морали:
    Не уладишь умелой строкой, не задобришь
Авентюрой удачной; отведав податливость камня,
    Не познали они, что значит сокрыть свои лица во страхе
Перед кратером, чьей пылающей ярости не утолить;
    Приспособлены к местным нуждам долин,
Где всё достижимо пешком, где всё в пределах касания,
    Их глаза никогда не глядели в безмерность пространства
Сквозь узор гребешка кочевника; от рожденья счастливы,
    Ноги их никогда не встречались с грибами
И уродцами джунглей — монструозными формами жизни,
    От которых, хотелось надеяться, мы далеки бесконечно.
В общем, если один из них отправляется спать, голова его
    Всё же мыслит практически: стать сутенёром,
Подзаняться продажей фальшивых бриллиантов, сломать фантастический тенор
    Ради звучных эффектов, способных обрушивать дом — с каждым может случиться такое,
Кроме лучших и худших из нас...
                                                Потому-то я полагаю,
    Что ни лучший, ни худший не задерживались здесь с пребыванием, в поиске
Невозделанных пажитей, где красота не настолько абстрактна
    И где свет не настолько бесстыден, и значение жизни
Повесомей, чем пылкость случайных соитий. "Приди!" — возглашали обломки гранита,—
    "Как уклончив твой юмор, как случайны
Поцелуи твои, даже нежные; как окончательна смерть." (Кандидаты в святые
    Ускользали, вздыхая.) "Приди!" — мурлыкали глины и гальки,—
"Здесь, на наших равнинах, простор для армейских манёвров; реки
    Ждут смиряющего, и рабы готовы воздвигнуть могилу твою
В грандиозном классическом стиле: податлив человек, как земля — и обоих
    Есть нужда изменить." (Претенденты на Цезарство встали и
Удалились, грохнув дверями.) Но воистину дерзких манил
    Древний глас, бесстрастный океанический шёпот:
"Я — одиночество, что не просит и не обещает,
    Сим дарую свободу тебе. Любви не существует,
Есть лишь облики зависти. Все они — только печаль."

    Дорогой мой, они были правы, голоса —
И пока ещё правы; земля эта — вряд ли гостеприимный
    Дом, как кажется, и покой её — не исторический лад, где
Всё уже решено навсегда, — а задворки,
    Разорённая периферия, она
Пробивается к внешнему миру посредством туннеля, с какой-то
    Обносившейся жалобой... Так? — Не совсем:
Есть гражданская ноша, которой, противореча себе,
    Не оставит она: подвергать сомнению
Всё, что ясно Великим Державам; тревожить в нас правоту. Поэт,
    Обожаемый за усердный обычай именовать
Солнце солнцем, а разум свой Лабиринтом, оказывается смущён
    Мрамором этих статуй — они опровергнуть готовы
Антимифологический миф его; беспризорников стайка,
    Погоняя учёного мужа вдоль очерепиченных колоннад
Своим бойким докучным зуденьем, омрачает влеченье к тончайшим
    Аспектам Природы; укорён здесь и я — а за что
И насколько, ты знаешь. Не терять же времени, не быть пойманным
    Или брошенным, нет! походить
На зверей, повторяющих только себя, на вещи вроде воды
    Или камня, чья деятельность предсказуема — вот
Наш молитвенник — главнейшей отрадой в нём музыка,
    Извлекаемая где угодно, невидимая
И не пахнущая. Поскольку нам приходится ждать
    Смерти как неизбежности — мы, несомненно, правы; но если
Искупимы грехи, и тела восстанут из мёртвых, то
    Воплощения вещества
В невинных атлетов, в жестикулирующие фонтаны,
    Сотворённые лишь для забавы, намекают ещё и на то, что
Блаженные не озаботятся взглядом, которым их озирают —
    Что скрывать им. Дорогой мой, конечно, во всём этом я
Недостаточно смыслю, но когда попытаюсь представить очертания безупречной любви
    Или будущей жизни — слышу лишь бормотание
Подземельных ключей, вижу лишь известняковый пейзаж.


May 1948
(перевод 26.05.2016)

( оригинал, материалы, примечания... )

update

Просматривая трейлер апокалипсиса,
NN остановился на деепричастии: просматривая.
Прервал. И снова запустил. Восстали
тела. Трон Судии сверкал
чертогом Клеопатры,
плач и стон;
стенографы сбегались, капая слюной —
блаженные, что оказались вовремя на месте;
свет пробивался далеко, в тоннеле,
на присных протокольные улыбки
сияли, осветитель суетился
у реостатов, фармацевт менял
тарифы анальгетиков, спеша,
не догоняя распряженных першеронов.
Шёл снег. Катилось колесо. Щит Ахиллеса
гудел и бормотал: сюжет украден;
в генштабе, фокусируя проектор,
мечтал о сигарете референт —
и выскочить в сортир.
Решались судьбы.
Но вот NN нажал
на "паузу". И пауза случилась.


28.05.2016