W.H. Auden: «In Praise Of Limestone»

[raf_sh]

из Уистана Хью Одена

во славу известняка

И если он образует пейзаж, по которому мы, нестойкие,
    Постоянно тоскуем, то это скорее затем, что
Растворяем в воде. Приметь округлённые склоны
    С верховым ароматом тимьяна, и ниже —
Тайны скрытых пещер и протоков; расслышь ключи,
    Что журчат отовсюду, смеясь,
Наполняя себе озёра для рыбы, врезая
    Небольшие ущелья с обрывами для развлечения
Мотыльков или ящериц; да, изучи этот край
    Расстояний недолгих и замкнутых мест —
Что быть может подобнее Матери, приличнее фоном
    Её сыну игривому — лежит, привалившись
К прогретой солнцем скале, не сомневаясь,
    Что любим — несмотря на проступки; деянья его — лишь
Продолжения чар? От размытого сброса
    До храма на вершине холма, от проступающих вод и до
Полноправных колодцев, от зарослей к винограднику —
    Прихотливый и дерзостный путь, но по силам
Даже детским стремлениям быть заметнее братьев —
    Пусть дразниться, ласкаться — но быть.

Так следи за ватагой соперников — тех, что по двое, по трое
    Вверх и вниз продвигаются между домами, порой
Взявшись за руки — но никогда, слава Господу, маршем; или,
    Примостившись в тени на площади в полдень, ведут
Многословные речи, настолько друг с другом знакомы,
    Что не ждут разглашения неких секретов; таким
Не постичь божества, чьи гневные вспышки — в высотах морали:
    Не уладишь умелой строкой, не задобришь
Авентюрой удачной; отведав податливость камня,
    Не познали они, что значит сокрыть свои лица во страхе
Перед кратером, чьей пылающей ярости не утолить;
    Приспособлены к местным нуждам долин,
Где всё достижимо пешком, где всё в пределах касания,
    Их глаза никогда не глядели в безмерность пространства
Сквозь узор гребешка кочевника; от рожденья счастливы,
    Ноги их никогда не встречались с грибами
И уродцами джунглей — монструозными формами жизни,
    От которых, хотелось надеяться, мы далеки бесконечно.
В общем, если один из них отправляется спать, голова его
    Всё же мыслит практически: стать сутенёром,
Подзаняться продажей фальшивых бриллиантов, сломать фантастический тенор
    Ради звучных эффектов, способных обрушивать дом — с каждым может случиться такое,
Кроме лучших и худших из нас...
                                                Потому-то я полагаю,
    Что ни лучший, ни худший не задерживались здесь с пребыванием, в поиске
Невозделанных пажитей, где красота не настолько абстрактна
    И где свет не настолько бесстыден, и значение жизни
Повесомей, чем пылкость случайных соитий. "Приди!" — возглашали обломки гранита,—
    "Как уклончив твой юмор, как случайны
Поцелуи твои, даже нежные; как окончательна смерть." (Кандидаты в святые
    Ускользали, вздыхая.) "Приди!" — мурлыкали глины и гальки,—
"Здесь, на наших равнинах, простор для армейских манёвров; реки
    Ждут смиряющего, и рабы готовы воздвигнуть могилу твою
В грандиозном классическом стиле: податлив человек, как земля — и обоих
    Есть нужда изменить." (Претенденты на Цезарство встали и
Удалились, грохнув дверями.) Но воистину дерзких манил
    Древний глас, бесстрастный океанический шёпот:
"Я — одиночество, что не просит и не обещает,
    Сим дарую свободу тебе. Любви не существует,
Есть лишь облики зависти. Все они — только печаль."

    Дорогой мой, они были правы, голоса —
И пока ещё правы; земля эта — вряд ли гостеприимный
    Дом, как кажется, и покой её — не исторический лад, где
Всё уже решено навсегда, — а задворки,
    Разорённая периферия, она
Пробивается к внешнему миру посредством туннеля, с какой-то
    Обносившейся жалобой... Так? — Не совсем:
Есть гражданская ноша, которой, противореча себе,
    Не оставит она: подвергать сомнению
Всё, что ясно Великим Державам; тревожить в нас правоту. Поэт,
    Обожаемый за усердный обычай именовать
Солнце солнцем, а разум свой Лабиринтом, оказывается смущён
    Мрамором этих статуй — они опровергнуть готовы
Антимифологический миф его; беспризорников стайка,
    Погоняя учёного мужа вдоль очерепиченных колоннад
Своим бойким докучным зуденьем, омрачает влеченье к тончайшим
    Аспектам Природы; укорён здесь и я — а за что
И насколько, ты знаешь. Не терять же времени, не быть пойманным
    Или брошенным, нет! походить
На зверей, повторяющих только себя, на вещи вроде воды
    Или камня, чья деятельность предсказуема — вот
Наш молитвенник — главнейшей отрадой в нём музыка,
    Извлекаемая где угодно, невидимая
И не пахнущая. Поскольку нам приходится ждать
    Смерти как неизбежности — мы, несомненно, правы; но если
Искупимы грехи, и тела восстанут из мёртвых, то
    Воплощения вещества
В невинных атлетов, в жестикулирующие фонтаны,
    Сотворённые лишь для забавы, намекают ещё и на то, что
Блаженные не озаботятся взглядом, которым их озирают —
    Что скрывать им. Дорогой мой, конечно, во всём этом я
Недостаточно смыслю, но когда попытаюсь представить очертания безупречной любви
    Или будущей жизни — слышу лишь бормотание
Подземельных ключей, вижу лишь известняковый пейзаж.


May 1948
(перевод 26.05.2016)


by Wystan Hugh Auden

In Praise Of Limestone

If it form the one landscape that we, the inconstant ones,
    Are consistently homesick for, this is chiefly
Because it dissolves in water. Mark these rounded slopes
    With their surface fragrance of thyme and, beneath,
A secret system of caves and conduits; hear the springs
    That spurt out everywhere with a chuckle,
Each filling a private pool for its fish and carving
    Its own little ravine whose cliffs entertain
The butterfly and the lizard; examine this region
    Of short distances and definite places:
What could be more like Mother or a fitter background
    For her son, the flirtatious male who lounges
Against a rock in the sunlight, never doubting
    That for all his faults he is loved; whose works are but
Extensions of his power to charm? From weathered outcrop
    To hill-top temple, from appearing waters to
Conspicuous fountains, from a wild to a formal vineyard,
    Are ingenious but short steps that a child's wish
To receive more attention than his brothers, whether
    By pleasing or teasing, can easily take.

Watch, then, the band of rivals as they climb up and down
    Their steep stone gennels in twos and threes, at times
Arm in arm, but never, thank God, in step; or engaged
    On the shady side of a square at midday in
Voluble discourse, knowing each other too well to think
    There are any important secrets, unable
To conceive a god whose temper-tantrums are moral
    And not to be pacified by a clever line
Or a good lay: for accustomed to a stone that responds,
    They have never had to veil their faces in awe
Of a crater whose blazing fury could not be fixed;
    Adjusted to the local needs of valleys
Where everything can be touched or reached by walking,
    Their eyes have never looked into infinite space
Through the lattice-work of a nomad's comb; born lucky,
    Their legs have never encountered the fungi
And insects of the jungle, the monstrous forms and lives
    With which we have nothing, we like to hope, in common.
So, when one of them goes to the bad, the way his mind works
    Remains comprehensible: to become a pimp
Or deal in fake jewellery or ruin a fine tenor voice
    For effects that bring down the house, could happen to all
But the best and the worst of us...
                                                That is why, I suppose,
    The best and worst never stayed here long but sought
Immoderate soils where the beauty was not so external,
    The light less public and the meaning of life
Something more than a mad camp. "Come!" cried the granite wastes,
    "How evasive is your humour, how accidental
Your kindest kiss, how permanent is death." (Saints-to-be
    Slipped away sighing.) "Come!" purred the clays and gravels,
"On our plains there is room for armies to drill; rivers
    Wait to be tamed and slaves to construct you a tomb
In the grand manner: soft as the earth is mankind and both
    Need to be altered." (Intendant Caesars rose and
Left, slamming the door.) But the really reckless were fetched
    By an older colder voice, the oceanic whisper:
"I am the solitude that asks and promises nothing;
    That is how I shall set you free. There is no love;
There are only the various envies, all of them sad."

    They were right, my dear, all those voices were right
And still are; this land is not the sweet home that it looks,
    Nor its peace the historical calm of a site
Where something was settled once and for all: A back ward
    And dilapidated province, connected
To the big busy world by a tunnel, with a certain
    Seedy appeal, is that all it is now? Not quite:
It has a worldy duty which in spite of itself
    It does not neglect, but calls into question
All the Great Powers assume; it disturbs our rights. The poet,
    Admired for his earnest habit of calling
The sun the sun, his mind Puzzle, is made uneasy
    By these marble statues which so obviously doubt
His antimythological myth; and these gamins,
    Pursuing the scientist down the tiled colonnade
With such lively offers, rebuke his concern for Nature's
    Remotest aspects: I, too, am reproached, for what
And how much you know. Not to lose time, not to get caught,
    Not to be left behind, not, please! to resemble
The beasts who repeat themselves, or a thing like water
    Or stone whose conduct can be predicted, these
Are our common prayer, whose greatest comfort is music
    Which can be made anywhere, is invisible,
And does not smell. In so far as we have to look forward
    To death as a fact, no doubt we are right: But if
Sins can be forgiven, if bodies rise from the dead,
    These modifications of matter into
Innocent athletes and gesticulating fountains,
    Made solely for pleasure, make a further point:
The blessed will not care what angle they are regarded from,
    Having nothing to hide. Dear, I know nothing of
Either, but when I try to imagine a faultless love
    Or the life to come, what I hear is the murmur
Of underground streams, what I see is a limestone landscape.


May 1948

---

Давний перевод на русский работы Андрея Сергеева, отсюда:
http://imwerden.de/pdf/amerikanskaya_poeziya_v_russkikh_perevodakh_1983_text.pdf

Приводится для общего фона, критика перевода Сергеева (со всеми его достоинствами и недостатками) здесь нежелательна.

Хвала известняку
Уистен Хью Оден (Перевод А. Сергеева)

Переменчивых нас постоянная ностальгия
Возвращает к известняку, ибо этот камень
Растворяется в море. Вот они, круглые склоны
С надземным запахом тмина, с подземной системой
Пещер и потоков; прислушайся, как повсюду
Кудахчут ручьи — и каждый свое озерко
Наполняет для рыб и свой овраг прорезает
На радость ящеркам и мотылькам; вглядись
В страну небольших расстояний и четких примет:
Ведь это же Мать-Земля — да и где еще может
Ее непослушный сын под солнцем на камне
Разлечься и знать, что его за грехи не разлюбят,
Ибо в этих грехах — половина его обаянья?
От крошащейся кромки до церковки на вершине,
От стоячей лужи до шумного водопада,
От голой поляны до чинного виноградника —
Один простодушный шаг, он по силам ребенку,
Который ласкается, кается или буянит,
Чтоб обратить на себя внимание старших.

Теперь взгляни на парней — как по двое, по трое
Они направляются в горы, порой рука об руку,
Но никогда, слава богу, не по-солдатски в ногу;
Как в полдень в тени на площади яростно спорят,
Хотя ничего неожиданного друг другу
Не могут сказать — как не могут себе представить
Божество, чей гнев упирается в принцип
И не смягчается ловкою поговоркой
Или доброй балладой: они привыкли считать,

Что камень податлив, и не шарахались в страхе
Перед вулканом, чью злобу не укротишь;
Счастливые уроженцы долин, где до цели
Легко дотянуться или дойти пешком,
Никогда они не видали бескрайней пустыни
Сквозь сетку самума и никогда не встречали
Ядовитых растений и насекомых в джунглях —
Да и что у нас может быть общего с этой жутью!
Другое дело сбившийся с толку парень,
Который сбывает фальшивые бриллианты,
Стал сутенером или пропил прекрасный тенор —
Такое может случиться с каждым из нас,
Кроме самых лучших и худших…
Не от того ли
Лучших и худших влечет неумеренный климат,
Где красота не лежит на поверхности, свет сокровенней,
А смысл жизни серьезней, чем пьяный пикник.
«Придите! — кричит гранит. — Как уклончив ваш юмор,
Как редок ваш поцелуй и как непременна гибель!»
(Кандидаты в святые тихонько уходят.) «Придите! —
Мурлыкают глина и галька. — На наших равнинах
Простор для армий, а реки ждут обузданья,
И рабы возведут вам величественные гробницы;
Податливо человечество, как податлива почва,
И планета и люди нуждаются в переустройстве».
(Кандидаты в Цезари громко хлопают дверью.)
Но самых отчаянных увлекал за собою
Древний холодный свободный зов океана:
«Я — одиночество, и ничего не требую
И ничего не сулю вам, кроме свободы;
Нет любви, есть только вражда и грусть».

Голоса говорили правду, мой милый, правду;
Этот край только кажется нашим прекрасным домом,
И покой его — не затишье Истории в точке,
Где все разрешилось однажды и навсегда.
Он — глухая провинция, связанная тоннелем
С большим деловитым миром и робко прелестная —
И это всё? Не совсем: каков бы он ни был,
Он соблюдает свой долг перед внешним миром,
Под сомнение ставя права Великих Столиц
И личную славу. Поэт, хвалимый за честность,
Ибо привык называть солнце солнцем,
А ум свой Загадкой, здесь в своей тарелке:
Массивные статуи не принимают его
Антимифологический миф; озорные мальчишки
Под черепичными переходами замка
Осаждают ученого сотней житейских вопросов
И соображений и этим корят за пристрастье
К отвлеченным аспектам Природы; я тоже слыхал
Такие упреки — за что и сколько, ты знаешь.
Не терять ни минуты, не отставать от ближних,
И ни в коем случае не походить на животных,
Которые лишь повторяют себя, ни на камень
И воду, о которых заранее все известно —
Вот суть Англиканской Обедни; она утешает
Музыкой (музыку можно слушать где хочешь),
Но нет в ней пищи для зренья и обонянья.
Если мы видим в смерти конечную данность,
Значит, мы молимся так, как надо; но если
Грехи отпустятся и мертвецы восстанут,
То преображение праха в живую радость
Невинных атлетов и многоруких фонтанов
Заставляет подумать подальше: блаженным будет
Безразлично, с какой колокольни на них посмотрят,
Ибо им утаивать нечего. Мой дорогой,
Не мне рассуждать, кто прав и что будет потом.
Но когда я пытаюсь представить любовь без изъяна
Или жизнь после смерти, я слышу одно струенье
Подземных потоков и вижу один известняк.

---

Об этом стихотворении в англо-вики:
https://en.wikipedia.org/wiki/In_Praise_of_Limestone

Подробнее:
http://audensociety.org/14newsletter.html

---

Отметим несколько избранных моментов:

* По Richard Davenport-Hines (книга "Оден"), стихотворение было написано в мае 1948 г. по прибытию в Италию (во Флоренции?), но ещё не на острове Искья, куда Оден отправился с Кальманом несколько позже в том же месяце. Впоследствии, лет через 20, текст пересматривался Оденом.

* Образ Италии запечатлелся у автора c 1920-х, когда он проводил дни у своей тётушки Милдред Бикнелл в Монмуте (Уэльс), построившей там дом своей Итальянской мечты (http://www.rightmove.co.uk/property-for-sale/property-18294114.html, продан в 2011 г. за 575 000 фунтов).

* Непонятно, почему Сергеев перевёл thyme как "тмин". Всякому топтавшему известняки Ойкумены и вдыхавшему запахи её трав не надо и сверяться со словарём, чтобы заподозрить неладное. Конечно, это тимьян (он же чабрец, иногда "душица"). Словарь нас поддержит.

* a good lay — возможно, каламбур: а) хорошая баллада; б) качественный сексуальный партнёр. Эту двусмысленность я попытался передать словом "авентюра", не педалируя второго значения.

* a mad camp — один из смыслов, видимо, сленговое именование однополых социализаций (см., например, "Shorter Views" скандально известного Samuel R. Delany, он утверждает, что термин родился во время I Мировой). Также может быть истолковано как место, где кипит бурная полусумасшедшая жизнь (вроде нью-йоркской богемной, campy - преувеличенно выпендрёжный, особенно в театре, кино, ТВ).

* the lattice-work of a nomad's comb — заметим, что гребень кочевника может служить не только для своих волос, но и для вычесывания шерсти мелкого рогатого скота.

* The sun the sun, his mind Puzzle — имеется в виду поэт-соперник, Уоллес Стивенс, с его "Supreme Fiction" (http://genius.com/Wallace-stevens-notes-toward-a-supreme-fiction-annotated):
There is a project for the sun. The sun
Must bear no name, gold flourisher, but be
In the difficulty of what it is to be.
Обратим внимание и на стихотворение Стивенса "Смерть англичанина во Флоренции" (в моём переводе здесь: http://promegalit.ru/public/12737_rafael_shusterovich_perevody_uolles__stivens_uroki__fortepjano.html) — написано около 1935, сам Стивенс за пределы США не выезжал.

* our common prayer — аллюзия на Book of Common Prayer, сборник англиканских молитв с 1549 г. На мой взгляд, только аллюзия, а не прямой термин.